Старец из пустыни Сенаарской...
Русский духовный стих
Старец из пустыни Сенаарской
в дом приходит царский:
он и врач,
он и
перекупщик самоцветов.
Ум его устроив и разведав,
его шлют недоуменный
плач
превратить во вздох благоуханный
о прекрасной,
о
престранной
родине, сверкнувшей из прорех
жизни ненадежной, бесталанной,
как в лачуге подземельной смех.
Там, в его пустыне, семенами
чудными полны лукошки звезд.
И спокойно во
весь рост
сеятель идет над бороздами
вдохновенных, покаянных
слез:
только в пламя засевают пламя,
и листают книгу не руками,
и не
жгут лампады над строками,
но твою, о ночь, возлюбленную нами,
выжимают
световую гроздь.
Но любого озаренья
и любого счастья взгляд
он без сожаления
оставит:
так садовник садит, строит, правит -
но хозяин входит в
сад.
Скажет каждый, кто работал свету:
ангельскую он прервет беседу
и
пойдет, куда велят.
И я руку поднимаю
и дотрагиваюсь - и при мне
рвется человек, как ткань
дурная,
как бывает в страшном сне.
Но от замысла их озлобленья
не прошу
я: сохрани! -
бич стыда и жало умиленья
мне страшнее, чем они.
Мне страшнее, старец мой чудесный,
нашего свиданья час,
худоба твоя,
твой Царь Небесный,
Царь твой тихий, твой алмаз.
Ветер веет, где захочет.
Кто захочет, входит в дом.
То, что знают все,
темнее ночи.
Ты один вошел с огнем.
Как глаза, изъеденные дымом,
так
вся жизнь не видит и болит.
Что же мне в огне твоем любимом
столько горя
говорит?
Если бы ты знал, какой рукою
нас уводит глубина! -
о, какое горе, о,
какое
горе, полное до дна.
И как сердце древнего рассказа,
бьется в разных языках -
не оставивший
ни разу
никого пропавшего, проказу
обдувающий, как прах,
из прибоя
поколенья
собирающий Себе народ -
Боже правды, Боже вразумленья,
Бог
того, кто без Тебя умрет.
Ивану Жданову
Дерево, Ваня, то самое, смоковницу ту
на старой книжной гравюре, на рыхлой
бумаге верже
узнаешь?
Листья еще сверкают, ветки глотают свою
высоту,
но время вышло. Гнев созрел. Слово в горле уже.
- Бедная, - говорю я в себе, - ты свое заслужила.
Ты масла с собой не
взяла, ты терпенья в ум не вложила
и без факела выйдешь, без факела выйдешь -
позор! -
к Тому, кто не извещал ни о дне, ни о часе,
но о том, что небо нуждается в
верности,
светильник - в масле,
жажда - в плодах.
Остальное приходит,
как вор.
Вот и не войдешь в дом этой свадьбы, в среду ликованья,
и не прольешь,
обмирая от недоброго предсказанья,
дорогой аромат, за который ты
отдала
все, что имела.
И не проводишь его на мученье,
чувствуя, как
сыновнее предпочитают почтенье
всей надежде и помощи.
И как смерть
подошла
не изнутри, но требуя приказанья:
открыто,
войди!
и все, что прежде:
что осмеяно, оплевано, бито,
что чужим достанется, как нешитый хитон...
А ты выбирала, безумная, жить. - Правда, любой
выбирает.
Жить и
смотреть без конца, как весна идет,
птицы играют,
птенцов выводят, колосья
блестят, шумит каменистый Кедрон...
- Я просил, - ты помнишь, Он говорил? -
что Я дам, дело - другое, дело не
ваше.
Я болен - кто навестил меня?
Я пить хочу - где чаша?
Лисы язвины
имут и птицы гнездо,
Я стучу - где мой дом?
...с огнем
или без огня удаляясь, в темноте не видна уже юродивая
дева.
Я вижу внутри, в темноте, чудным гневом убитое дерево
И не вижу
того, кто сказал бы ему: Поделом! -
и кто от надежды долгой и бесплодной,
от неверного утомительного
труда
выбежит как сумасшедший:
вон из жизни свободной!
куда
угодно,
прежде чем посох ударит со словом: куда!
Что же делать нам, друг, что делать, брат, какое
забытье придет? Или оно,
как факир,
выдернет из-под рваной полы стаю птиц, изумруд, полотно
золотое?
О, внутри, где их нет, они лучше.
Когда их не ждут, они лучше,
чем мир.
Кто просит - однажды получит.
Кто просит прощенья -
однажды будет
прощен. Кто от стыда не поднимет лица -
тот любимее всех. Сердце ему обнимает
лишенье,
как после долгой разлуки жениха обнимают или отца.
Солнце светит на правых и неправых,
и земля нигде себя не хуже:
хочешь,
иди на восток, на запад
или куда тебе скажут,
хочешь - дома оставайся.
Смелость правит кораблями
На океане великом.
Милость качает
разум,
Как глубокую, дряхлую люльку.
Кто знает смелость, знает и милость,
потому что они - как
сестры:
смелость легче всего на свете,
легче всех дел - милосердье.
Во Францию два гренадера из русского плена брели.
В пыли их походное
платье и Франция тоже в пыли.
Не правда ли, странное дело? Вдруг жизнь
оседает, как прах,
как снег на смоленских дорогах
как песок в аравийских
степях.
И видно далеко, далеко, и небо виднее всего.
- Чего же ты,
Господи, хочешь,
чего ждешь от раба твоего?
Над всем, чего мы захотели,
гуляет какая-то плеть.
Глаза бы мои не глядели. Да велено, видно,
глядеть.
И ладно. Чего не бывает над смирной и грубой землей?
В какой
высоте не играет кометы огонь роковой?
Вставай же, товарищ убогий! Солдатам
валяться не след.
Мы выпьем за верность до гроба:
За гробом неверности
нет.
На горе, в урочище еловом,
на тонкой, высокой макушке
подвязана
колыбелка.
Ветер ее качает.
Вместе с колыбелкой - клетку,
с клеткой -
дуплистую елку.
В клетке разумная птица
свистит и горит, как свечка.
Спи, - говорит, - голубчик,
кем захочешь, тем и проснешься:
хочешь, бедным, хочешь, богатым,
хочешь
- морской волной,
хочешь - Ангелом Господним.
Мало ли что мне казалось:
что если кого на свете хвалят,
то меня должны
хвалить стократно,
аза что - пускай сами знают,
что нет такой злой
минуты,
и такой забытой деревни,
и твари такой негодной,
что над нею
дух не заиграет,
как чудесная дудка над кладом;
что нет среди смертей
такой смерти,
чтобы силы у нее достало
против жизни моей
терпеливой,
как полынь и сорные травы, -
мало ли что казалось
и что
покажется дальше.
Милый мой, сама не знаю:
к чему такое бывает? -
зеркальце вьется
рядом
величиной с чечевицу
или как зерно просяное.
А что в нем горит и
мнится,
смотрит, видится, сгорает -
лучше совсем не видеть!
Жизнь ведь
- небольшая вещица:
вся, бывает, соберется
на мизинце, на конце ресницы, -
а смерть кругом нее, как море.
Будем жить мы долго, так долго,
как живут у воды деревья,
как вода им
корни умывает
и земля с ними к небу выходит,
Елизавета к Марии.
Будем
жить мы долго, долго.
Выстроим два высоких дома:
тот из золота, этот из
мрака,
и оба шумят, как море.
Будут думать, что нас уже нет...
тут-то
мы им и скажем:
По воде невидимой и быстрой
уплывает сердце человека.
Там летает ветхое время
как голубь из Ноева
века.