Тамара Лаврентьева

«Мыши кота погребают»
Гравюра в стиле 60-ых

В школе я ещё не училась, когда любила быть феей. Накидывала на плечи платок
с бахромой, в руках у меня была волшебная палочка, а под мышкой – волшебная книга (история искусств Гнедича). Так я выходила в коридор большой коммунальной квартиры. Слева жила злая Фрося. До революции она устроилась в эту квартиру домработницей, и всё ещё продолжала следить за порядком, вечно всем недовольная. Ей не нравилось, что я ходила туда-сюда. Не понимая, чем «туда-сюда» плохо, я её боялась. Фросин муж Федя был вечно пьян и лыс. В их комнате я ни разу не была, а в приоткрытую дверь видела белые кружевные покрывала на кроватях и стайку бабочек; наверное, это была моль. От самой Фроси пахло нафталином.
Справа, в комнате рядом с кухней, жили мама с дочкой. Сорокалетняя Катя работала водителем на «скорой помощи». Все знали, что Катя курит. Никто не видел её с сигаретой - просто знали, что курит. Её дочь Марина была для меня идеалом девушки - вылитая Барби. Таких кукол тогда ещё не было, но идеал уже был. Она училась в 10 классе. В их комнате всегда был порядок. Катя относилась ко мне приветливо, а Марина даже не смотрела в мою сторону. Над кроватью Марины висел портрет Нефертити. Я думала, что это портрет Марины и долго ещё не хотела верить, что это не так. До сих пор, когда мне попадается этот портрет, какой-то далёкий внутренний голос упрямо напоминает, что я знала эту женщину.
Больше всего мне хотелось зайти в комнаты, где жили две сестры, бывшие хозяйки всей квартиры. Они занимали самые большие комнаты, а дверь между их комнатами позволяла им ходить друг к другу, не выходя в коридор. Это отличало их от всех нас, соседей, и казалось очень важным.
Жанна Эдуардовна Коган, известный искусствовед, и Валентина Эдуардовна, известная стенографистка, были противоположны друг другу по внешности и по взглядам. Позже, на уроке геометрии проводив линию, пересекающую окружность через центр,
я представляла, что диаметрально противоположные точки являются знаками, в которых можно рассмотреть портреты: Жанны Эдуардовны с чашкой в руке и Валентины Эдуардовны, согнувшейся над пишущей машинкой.
Так же как и я, Валентина Эдуардовна любила ходить «туда-сюда», а Жанн Эдуардовна обычно сидела на стуле за столом. Я стояла под дверью и ждала, когда старинная ручка опустится вниз, а наверху появится похожее на грецкий орех лицо Валентины Эдуардовны
и меня пригласят войти. Комната была такая же светло-охристая, как и её крашеные волосы, а этажерки, кушетки, торшеры - худыми и жёсткими, как и она сама. Всё там, включая собаку, было в стиле рококо. Валентина Эдуардовна в позе рококо склонялась над пишущей машинкой в стиле рококо и пускала рококошные клубы папиросного дыма. Собаку породы шпиц звали Пальма. Играть с ней не разрешали. «Не мучай собаку», – как бы слышала я голос своей бабушки, когда приближалась к ней. Но думать о ней было можно.
Пальма, толстая и белая, обычно лежала на кресле на круглой подушечке. Глаза у неё были грустные, и я знала - отчего. Рассказывали, что у Пальмы есть любимый, которого она любит всю жизнь. Видятся они только летом на даче. Всех удивляло, что она с другими собаками не дружит, а меня удивляло то, что всех это удивляет. Я представляла, что на другом конце Москвы живёт такая же грустная собачка и ждёт, когда кончится зима и они смогут быть вместе. Мне нравилось, что Валентина Эдуардовна понимает, что такое любовь, и едет на дачу ради Пальмы. Пальму считали старой. Это казалось несправедливым, ведь 12 лет - это так мало! Пальму было очень жалко. Слова «шпиц» и «шпиг» казались мне похожими, или Пальма была похожа на сало, но случилось странное: сало стало напоминать мне о верности.
Барокко начиналось за дверью в комнате Жанны Эдуардовны: всё красно-коричневое, массивное. Мебель карикатурно передразнивала свою хозяйку: фигурные ножки стола в точности повторяли ноги Жанны Эдуардовны, мягкое кресло повторяло форму её огромного зада, а абажур из вощёной бумаги в мелкий цветочек напоминал её душу. Стол стоял около окна, и днём можно было рассматривать людей, пьющих чай, в профиль против света. Всем гостям нравился буфет с синими и красными графинчиками, как витрина в музее. Меня же привлекала за ширмой большая мягкая кровать. На ней хотелось прыгать, но это значило плохо себя вести. Ещё было интересно, помещается ли на ней Жанна Эдуардовна.
В этих комнатах ничего не мешало ощущать себя феей, рассматривать волшебную книгу со страшными картинками типа «Смерти Марата». Волшебная палочка состояла
из нескольких частей, втыкающихся одна в другую. От неловких движений она рассыпалась, и зелёно-красные трубочки закатывались под кровать или под стол. Помню запах мастики, которой раньше натирали полы, собачью шерсть, прилипшую к коленкам… Ещё помню напольные часы с маятником; перед боем они хрипели точно так же, как Фёдор по утрам в ванной перед тем, как кашлять.
Не смотря на возраст, Жанна Эдуардовна и Валентина Эдуардовна, были стильные. Валентина Эдуардовна была модной, потому что работала стенографисткой. В её понимании быть модной значило быть молодой. Стенографистке быть старой просто неприлично. Всегда с накрашенными губами и химической завивкой, она больше напоминала курицу, чем Барби. Ей нравилось шутить, Жанне Эдуардовне – улыбаться. Она, такая некрасивая и смешная, всем нравилась. Жанну Эдуардовну - все уважали.
У Жанны Эдуардовны мода была другая. Для неё модной значило быть старой, потому что молодой искусствовед – это неприлично. Причёска, как в 19 веке - с пучком, старинные атласные платья, перстни с дорогими камнями. Она никогда не пользовалась косметикой, как какие-нибудь там стенографистки. Её старость была величественна, и похожа она была на царицу, а иногда на старинную ёлочную игрушку. Она мало двигалась, и вместе со своим столом и стулом составляла единую монументальную композицию. Про её жизнь я не знала ничего, кроме того, что у неё есть племянник, и он – клоун.
У обеих сестёр всегда было спокойное добродушное настроение. Но что-то печальное всё-таки проскальзывало в их облике. Мне казалось, это оттого, что каждая из них любила того, кто любит другого. Валентина Эдуардовна любила Пальму. Пальма любила пса на даче. Жанна Эдуардовна любила клоуна, а клоун - свою жену, а жена - деньги. Клоун должен был много работать, поэтому редко приезжал. Это напоминало мне нашу семью: моя бабушка любила сало, я не любила, когда любят кушать сало.
Когда Жанна Эдуардовна умерла, все говорили, что она, такая богатая, похоронена как нищая; гроб очень дешёвый. Я же удивлялась, как вообще удалось найти такой большой гроб. Похороны напоминали мне гравюру «Мыши кота погребают», а поминки очень походили на праздник. В комнате ничего не изменилось, только Жанна Эдуардовна не сидела на стуле за столом. В приличном платье в клетку я всё равно чувствовала себя феей. Я ждала, что появится её племянник - известный клоун. Мне казалось, что он придёт в клоунском костюме и будет всех смешить. Как я расстроилась, увидев обычного человека в пиджаке! Правда, галстук висел на нём как-то кривовато. Только грустные глаза отличали его от окружающих. Как жаль, что Жанна Эдуардовна не видела его лица! Она бы поняла, что он тоже её любит. Я разглядывала его до тех пор, пока он не подмигнул мне своим печальным глазом. И сразу поняла - он знает о том, что я знаю, что он клоун.
Вскоре мы пошли на концерт, где выступал Андрей Николаев. Он появился на сцене
в наряде балерины и исполнил «Танец маленьких лебедей». Ноги у него были тощие
и волосатые, а чёрные ботинки очень велики. Танцуя, он цеплялся ботинками один за другой и падал. Под белой пачкой у него была спрятана камера от машинного колеса. Она пружинила, и он подлетал, вставал на ноги и продолжал танцевать с лицом таким же грустным, как на поминках. Падать ему было страшно, может быть, даже больно. Но он готов был падать ещё и ещё, потому что боялся быть не смешным. С тех пор мне стало казаться, что «Похоронный марш» – это сыгранный медленно «Танец маленьких лебедей». Наверное, тогда я перестала понимать, что такое искусство, и начала понимать, что перспектива у всех одна.
Часто вспоминаю клоунский танец, гуляя по Немецкому кладбищу. На этом кладбище похоронена Жанна Эдуардовна. Я никогда не пробовала найти её могилу. Но оттого, что она где-то здесь, возникает непонятное ощущение: как от крика галок, или от гула самолёта, или запомнившегося почему-то на всю жизнь, лестничного пролёта…

о прозе жизни

Гости внезапно останавливались на пороге сортира, и, глядя на чёрную дыру в полу, все как один говорили: «Ой!». Первое время вопрос отсутствия унитаза обходили молчанием, думая, что это явление временное. Потом, когда приходили во второй раз и в третий, видя, что картина не менялась, заводили разговор на тему «А как же так!». Каждому приходилось объяснять, что унитаз новой конструкции нам не подходит, там другой «слив», и он просто не влезет в наш туалет. А старого образца взять негде. Но это была не вся правда, так же, как отсутствие денег и времени. Ужас заключался в том, что моим мужем Федей не делалось никаких поползновений эту ситуацию разрешить. А мне почему-то казалось, что это абсолютно мужское дело.
Федя был тогда новообращённый, то есть верующий, недавно воцерковлённый человек. И я его за это уважала. Жизнь его была непростой. Рано утром он уходил на службу, пел в церковном хоре. Потом приходил и ложился спать, а вечером шёл петь на вечернюю службу. Ночью он не спал, боясь проспать утреннюю. Мои стенания по поводу унитаза его раздражали. Это было признаком моей бездуховности, ведь нужно благодарить Бога за крышу над головой и кусок хлеба на столе. В принципе я была с ним согласна, но как мы будем жить без унитаза, не укладывалось в моей голове.
Все друзья и родственники по этому поводу обращались только ко мне. Одни советовали, как достать новый «старый» унитаз, другие подсказывали, как повлиять на мужа, чтобы он это сделал. Я, конечно же, старалась и так и этак. Районный сантехник отказывался чинить то, чего нет. Но с маленьким ребёнком на руках и другим, хоть и не таким маленьким, но всё же, я не представляла, в каком направлении двигаться, чтобы достать унитаз.
Стыдясь своей бездуховности, с каждым днём я хотела унитаз всё больше и больше. Можно сказать, что я уже почти любила его. И никакие рассуждения на возвышенные темы не могли эту «любовь» хоть как-нибудь уменьшить. Я всё время думала об унитазе. То представляла новый, то вспоминала ту зловещую трещину на старом. Ожидать, что в один прекрасный момент унитаз может развалиться, не мог никто.
Желание иметь унитаз превращалось в навязчивую идею. Ложась спать, я утешала себя мыслью, что это не трагедия, а неприятность, что раньше и не так жили, и не война ведь, и не концлагерь. И что в жизни моей больше хорошего. Открывая дверь в туалет, чтобы не заплакать, я пыталась петь про себя частушки типа: с неба звёздочка упала, прямо милому в штаны, ничего, что всё пропало, лишь бы не было войны…
Каждую ночь мне снилась чёрная дыра в полу – это был ночной кошмар. Утром, открыв глаза, я осознавала, что в моей жизни настал новый период – «период без унитаза» - и я должна прожить его достойно, то есть так, как будто он есть. Понимая, что смириться с его отсутствием я не смогу, пыталась привыкнуть к себе самой, хотящей унитаз. А отсутствие его чувствовалось не только дома. Сам факт отличал меня от окружающих. В метро в час пик меня посещала странная мысль: интересно, найдётся ли в вагоне хоть один человек, у которого дома вместо унитаза дырка?

И вот как-то в гости к нам зашёл один знакомый сосед-алкоголик. Вернее, не в гости, а одолжить 3 рубля, и не к нам, а к Феде. Раньше у них было богатое алкогольное прошлое. Они пили чай и обсуждали проблемы похмелья. В их разговоре я не участвовала, потому что мало представляла, что это такое, или они думали, что я мало представляю - не важно. Я смотрела в окно, поверх крыш домов… и думала об унитазе. И вот этот Иван, пожалуй, был первым гостем, который не сказал «ой» и не дал мне ни одного совета. Казалось, отсутствие в квартире столь важного предмета его нисколько не удивляет. Уходя, он просто сказал: «Я помогу тебе». Меня это озадачило. Мы были едва знакомы, и слово «тебе» звучало как-то слишком лично. Может быть, он понял, что унитаз нужен только мне одной? На всякий случай я посмотрела на себя в зеркало; всё понятно – уже всем заметно, что я хочу унитаз! Тут же я сделала выражение лица женщины, которая имеет унитаз, и дала себе слово, что буду делать такое лицо всегда. А надежда всё-таки появилась.
Прошло несколько дней, и мне стало смешно; чего я жду? Что только не пообещает алкоголик в благодарность за 3 рубля?! Но вдруг зазвонил телефон. На моё нетерпеливое «ну» Иван сказал, что про унитаз не забыл, и что как только, так сразу… На расспросы, где он собирается достать «это», ответил коротко - места надо знать. Да, в то время «доставать» приходилось всё, начиная от колбасы, заканчивая холодильником. Всё это напоминало шутку - Иван не был похож на человека, умеющего «доставать». Но как трогательно, что он не забыл про нас, то есть про меня с унитазом! Теперь я бегала к телефонным звонкам, представляя то розовый, то голубой унитаз в блестящей бумаге, перевязанный красивой лентой с бантиком.
И вот поздно вечером Иван позвонил из автомата. Было плохо слышно, я еле-еле разобрала адрес, куда нужно придти срочно. Лучше бы пойти вдвоём с Федей, но захочет ли он тащиться куда-то ночью из-за такой ерунды? А меня одну он точно не пустит. Воспользовавшись тем, что он только начал вечернюю молитву, я тихонько оделась и вышла на улицу. С замирающим сердцем скользила по знакомым переулкам, ища нужную подворотню. И вот то, что я там увидела, даже во сне мне не снилось: в темноте двора белела огромная груда унитазов! Где-то среди них затерялся Иван. Унитазы были не новые, но зато нужной конструкции. Мы долго выбирали, какой из них «краше». Окончательно замёрзнув, всё-таки решились взять один. Иван нёс этот бесплатный, но дорогой предмет, как хрустальную вазу, а я умоляла его не поскользнуться. Если б у меня хватило сил, я бы взяла ещё один, запасной, на всякий случай.
Федя обрадовался больше, чем я ожидала. Мне показалось, что в глубине души он тоже хотел унитаз, но как-то по-своему, по- мужски. Как оказалось, Иван каждую ночь забирался в окрестные выселенные дома. Ходил с этажа на этаж, натыкаясь то на стаи крыс, то на лежбища бомжей. Пару унитазов он отвинтил и вынес, но под светом уличного фонаря разглядел изъяны и решил, что они недостойны нашего дома. Работа по поиску велась не только ночью, но и днём. Нужно было найти свежевыселенный дом, так как буквально за 3-4 дня унитазов уже не было. Значит, я такая (без унитаза) была не одна! И вот, собравшись на «охоту» в очередной раз, с инструментами и фонариком, он входит в подворотню, а там такое! Бери - не хочу.
Мы так радовались, что наше «спасибо» Ивану прозвучало невнятно и как бы вскользь, тем более, что Федя расценил этот случай исключительно как проявление Высших Сил. Никто с ним и не спорил, ведь для него чудом стало появление унитаза, для меня – поступок Ивана, а для Ивана – та подворотня.
Самое удивительное, что как только унитаз занял своё место, я напрочь забыла всю эту историю, просто вычеркнула из памяти. Когда я встречала на улице Ивана, мы проходили мимо друг друга, едва кивнув - это когда он трезвый. А когда пьяный, он делал вид, что не заметил меня, а я делала вид, будто его не знаю.

Прошло несколько лет. И как-то в приступе нахлынувшей сентиментальности, заметив в его окне свет, решила заглянуть к нему. Я захватила оставшиеся от детского ужина четыре оладьи и отложила в кофейную чашечку немного черничного варенья. Иван был крайне удивлён моим появлением. На оладьи не обратил никакого внимания. В общем-то, я хотела поблагодарить его, но не знала, как рассказать, что я часто вспоминаю о нём, когда мою тот самый унитаз. Это прозвучало бы как-то глупо. И я промолчала. Мой визит выглядел так же нелепо, как и оладьи на столе этого «одинокого волка».
Теперь мы изредка заходим к друг к другу в гости, болтаем о том, о сём, но никогда не вспоминаем историю с унитазом. Правда, однажды он сказал: «Помнишь, ты мне как-то оладьи с вареньем принесла? Ведь я тогда над ними чуть не заплакал». Я тут же вспомнила про унитаз, но почему-то опять промолчала…